Пинежская земля

Пинега, веселая, живая дорога, ведет все дальше и дальше. Она то петляет в причудливых изворотах, то беснуется на перекатах, бросаясь пеной, а то замедляет течение, расширяется у плесов, и берега ее при этом напоминают зеленую чашу, в которую налита бирюзовая влага... На длинной ярко-желтой отмели, как знаки препинания, расселись кулички-перевозчики. Из притихших лесов струится слабый аромат хвои и расцветающей черемухи.

Словно в разгульной пляске, сошлись пинежские берега. Левый круто взбирается вверх и, заслонив солнце, хмуро щетинится елью, сосной. Правый отвечает цепочкой высоких изб с гордо посаженными коньками на стыке стропил и скатов (хорошо сказал Сергей Есенин: «Конь, как в греческой, египетской, римской, так и в русской мифологии, есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице...»), похваляется роскошными заливными лугами...

Левый не останется в долгу, обязательно выкинет какое-нибудь коленце. Так и есть: «прогнал» с себя всю зелень, обнажился раздольным пляжем на километр и теперь пленяет плавной, торжественной мелодией поворота... Чувствуя свою слабость, правый тускнеет на время: еловая глухомань однообразна, глаз не радует, а потом как подпрыгнет красной скалой или разольется такими просторами, что и слов не отыщешь. Долго будет идти это соперничество до тех пор, пока река в Двину не вольется.

Пинежские деревни под стать берегам. Новгородская вольница предпочитала основательность, тяжеловесную затейливость в названиях: Карпогоры, Пильегоры, Чешегоры, Матигоры, Веегоры, Шеймогоры. Есть еще Труфанова Гора, Высокая Гора, Айнова Гора, Церкова Гора, Шотова Гора, Марьина Гора. То и дело встречаются Горка, Горушка, Холм. Прочитав эти названия, непосвященый человек может подумать, что Пинежье находится где-то под боком Уральского хребта. Однако вокруг стелется плоская, с небольшими возвышениями равнина, заросшая лесом. «Гористые», топонимы, объясняют ученые, произошли от того, что первопоселенцы всегда отыскивали для жилья самые высокие места в округе. Подумаешь, если «гора» возвышалась на какие-нибудь пять-десять метров — зато здесь сухо, нет комаров, можно поставить дом, завести пашню.

Древний поселенец приходил в мир девственной, чуждой ему природы, которую необходимо было победить, освоить, упорядочить. И он, привычно поплевав на ладони, брался за топор. Кто видел пашню в лесу, так называемые «расчистки» или «навины», тот поймет силу и упорство северного крестьянина. Ранней весной он выбирал в тайге место под навины и рубил все подчистую. Но лес сопротивлялся человеку, упорствовал. Только он вырубит одну полоску тайги и примется за другую, а тут первая уже начинает зарастать. Снова прорубать приходится — жгут ее, выкорчевывают, и лес отступает неохотно, щетинится...

«Историческое, топографическое и камеральное описание Архангельской губернии», которое составляла Камер-коллегия Петра I, ведавшая государственными землями, подрядами и откупами, говорит о том, что почва в Пинежском уезде была в основном «песчаная, черная, местами глиноватая, иловатая и серая, сдабривается ежегодно навозом. Сеется ржи, за недостатком земли, мало; ячменю более, который против ржи ежегодно родится прибыльнее...»

Поля у пинежан были плохонькие, луга — и того хуже. В одной из челобитных крестьяне жаловались, что питаются они рыбой да птицей, жита совсем не сеют, ибо «земля худа, хлеб не родится, его мороз поборяет». Покосы нередко заливались половодьем, вода уносила сено, засоряла пастбища песком и мусором, и из-за этого сокращалось поголовье скота. На урожаях сказывалась также близость болот, способствовавших раннему холоду. Хлеба часто не хватало и его прикупали на стороне у южных соседей. В неурожайные годы всем пинежанам был знаком вкус мха — в сухом, растертом виде его примешивали к муке.

Здесь, на Севере, крестьянин буквально «делал» землю. Десятки тысяч отвоеванных у тайги гектаров ныне стали пашней, пастбищами, сенокосами, на которых трудятся сотни пинежан. Они выращивают кормовые культуры, овощи и картофель, заготавливают сено на заливных лугах.

Весной, подобно огромной губке, пинежская пойма вбирает в себя стремительные паводковые воды. Течение несет измельченные частицы почвы, богатые гумусом. Затем вода постепенно уходит, а ил оседает на заливных лугах. Тому, кто бывал на таких лугах, продираясь сквозь душное месиво трав и цветов, знакома сила речного удобрения — аллювия. Необъятные центнеры сочных и грубых кормов, сотни тысяч литров молока. Но год на год не приходится, и нередко богатство в буквальном смысле слова уплывает сквозь пальцы: вода уносит плодороднейшие частицы ила.

О.И.Ларин

Читайте далее: Пинежский лес